«Что они с моей Россией сделали!»: слово и дело Бориса Савинкова. Борис Савинков: биография, личная жизнь, семья, деятельность и фото Шаронов михаил савинков всемирно исторический судебный процесс

Авторы сценария Г.Арбузова, С.Говорухин, В.Железников
Режиссер А.Прошкин
Оператор С.Юриздицкий
Художники А.Толкачев, В.Ермаков
Композитор В.Мартынов
Звукооператоры Ю.Рейнбах, А.Хасин
В ролях: В.Машков, Матеуш Даменцкий, Каролина Грушка, С.Маковецкий,
В.Ильин, Ю.Беляев, Н.Егорова, О.Антонова, П.Зайченко и другие
НТВ-ПРОФИТ при участии Госкино России
Россия
2000

Международная премьера "Русского бунта" А.Прошкина прошла в рамках 50-го МКФ в Берлине, где эта картина представляла российский кинематограф в официальном конкурсе. Фильм не получил призов, даже утешительных, но нельзя не отметить, что он не стушевался в престижной компании очень дорогих картин мирового уровня, демонстрирующих, помимо художественного качества, еще и супертехнологии, которые нам не по карману. Тем не менее, снятые Сергеем Юриздицким многофигурные композиции, зимние пейзажи, дворцовые интерьеры и пленэры смотрелись фирменно. Пластичная камера в большой мере взяла на себя функцию современного рассказчика пушкинской повести. О художественном качестве очередной экранизации "Капитанской дочки" будут, разумеется, спорить, но это наши, внутренние проблемы, фестивальная же публика воспринимала картину с уважительным интересом. Может, кто-то и знал, что "Пушкин -- это наше все", но большинство простодушно внимало сказочно-романтической истории, рассказанной вдохновенно, а временами захватывающе. В кулуарах говорили, что Сергей Маковецкий гениально сыграл Швабрина. Во всяком случае, его портрет с собственноручной подписью был помещен в портретной галерее звезд, посетивших Берлинале в год золотого юбилея.

История отечественных экранизаций насчитывает четыре периода. До 1917 года кинематограф адаптировал литературные произведения к уровню немого кино, безмерно их примитивизируя, но иногда рождая выдающиеся ленты вроде "Пиковой дамы" Протазанова. "Революционный" этап длился от коммунистического пришествия до начала 60-х и проходил под знаком переосмысления русской литературы с "пролетарской" точки зрения. Экранизаторы не только перелицовывали классические тексты, но и откровенно объявляли о том, что делают. Через сорок лет Пырьев, берясь за экранизацию "Идиота", заявил, что для него важен "страстный и горестный протест писателя против уродств буржуазного уклада", тогда как для "психологического углубления в область болезней тела и духа", то есть для "достоевщины", в его фильмах места нет. Словом, классиков попросту лоботомировали.

С начала 60-х все более решительно дает о себе знать другой подход, ключевыми понятиями которого были "популяризация классического наследия", "воспроизведение классики на экране", "кинематографический эквивалент литературного произведения" и "адекватное (подсказанное текстом) прочтение". Нелепость умножения сущностей никого не смущала. Появилась целая популяция "охранизаторов" классики, которая клеймила ее экранизаторов за действительные или мнимые отступления от первоисточника.

Безусловно, появление охранно-консервативной идеологии знаменовало стагнацию советской культуры раньше, чем наступил так называемый застой.

Собственно говоря, "адекватное кинематографическое прочтение текста" -- выразительный пример "ложного понятия", поскольку при межсемиотических переводах действует критерий Гейзенберга-Бора: всякий перевод, приближаясь к оригиналу в одном аспекте, неминуемо удаляется от него в другом аспекте.

Антисоветская революция 1986-1991 годов поставила на повестку дня очередное переосмысление классики. Этот процесс был обусловлен желанием, во-первых, реанимировать на экране религиозные и сексуальные аспекты русской литературы, не замечаемые или извращаемые советским кино (тут особенно пригодились И.Бунин и, как ни странно, Л.Андреев), и, во-вторых, найти в ее интенциях или в ее материале ту бесовщину, которая в конце концов привела к победе большевизма. Непревзойденным образцом подобного обращения с первоисточником была постановка Борисом Бланком "Трех сестер", где сестры стали нимфоманками, а Тузенбах с Соленым -- гомосексуальной парой.

Но вот пришла очередь пушкинской "Капитанской дочки". Отечественный кинематограф до нынешнего дня обращался к пушкинской повести трижды -- в 1914, 1928 и в 1958 году. О первой экранизации -- Г.Либнева под названием "Емелька Пугачев" -- я нашел лишь упоминание вкупе с замечанием, что пугачевцы были изображены там злодеями и убийцами. Вторая постановка -- Ю.Тарича по сценарию В.Шкловского -- представила пугачевский бунт народным восстанием крестьян против помещиков, самозванца (Б.Тамарин) -- народным героем, Швабрина (И.Клюквин) -- военспецом, примкнувшим к народу, Гринева (Н.Прозоровский) -- притеснителем крестьян, трусом, лизоблюдом, писарем при Пугачеве и в конце концов любовником Екатерины, вызволенным ею из заточения за красивые глазки. В сохранившемся либретто дана восхитительная характеристика Петра Андреевича: "Пугачевское движение выбило у него молодые зубы, на смену которым не замедлили показаться клыки матерого зубра капитализма". Завершается фильм словами Пугачева о вороненке и вороне, который еще летает, после чего следует титр: "Ворон прилетел в образе Великой Октябрьской революции и мощным ударом клюва убил помещиков и капиталистов".

Сегодня все это кажется стебом и ужасно смешит, а особенно впечатляет менуэт, который Гринев в угоду самозванцу танцует над трупом интенданта (sic!) Савельича. Но тогда все было всерьез. Рецензент В.Скалов писал в "Советском экране": "Для нас необходимость ревизии Пушкина выросла в большую культурную задачу".

Третью экранизацию осуществил в 1958 году В.Каплуновский по сценарию литературоведа Н.Коварского, Гринева играл О.Стриженов, Швабрина -- В.Шалевич, а Пугачева -- С.Лукьянов. Буква (текст и сюжет) первоисточника была перенесена на пленку без особых искажений, но от пушкинского духа фильм оказался весьма далек.

Постановка Александра Прошкина идеологически лежит в русле последнего, постсоветского потока экранизаций. Вместе с тем она обходится с первоисточниками довольно робко, а ее трактовка пугачевщины опирается на знаменитое пушкинское определение русского бунта, как "бессмысленного и беспощадного". Беспощадного -- да, тому много исторических свидетельств. Что же касается бессмысленности, то бессмыслица -- категория смысловая, а смысл столько же вычитывается из исторических событий, сколько вчитывается в них -- как самими участниками, так и позднейшими толкователями. Русский бунт вполне может предстать на экране бессмысленным (в том, что он лишь ухудшил положение бунтовавших), но фильм "Русский бунт" смысл иметь обязан.

Постановщик дополняет "Капитанскую дочку" элементами пушкинской "Истории пугачевского бунта" и сведениями из других источников. Таковы, в частности, эпизоды с наложницей самозванца Харловой (по странной иронии ее играет актриса с именем и фамилией капитанской дочки -- Мария Миронова, кстати, дочь знаменитого отца, великого артиста Андрея Миронова) и астрономом Ловицем (Юрис Стренга), которого Пугачев велел "повесить поближе к звездам". Но, как заметила еще Цветаева, эти пушкинские произведения, художественное и историческое, дают две принципиально разные картины реальности. Совместить их в одну -- задача непростая, если вообще разрешимая. Свести их в одном произведении, подчеркнув разницу между двумя метаописаниями действительности, -- к такому решению авторы и не подступались. Они просто отказались соблюдать "точку зрения Гринева", которая выдержана в "Капитанской дочке", без всяких объяснений воспроизведя на экране сцены, о которых Гринев и знать не мог, не то что присутствовать при них.

Сцены эти, касающиеся Екатерины и Пугачева, имеют вполне определенную цель. Прежде всего фильм разрушает тот "розовый" образ императрицы, который дал Гринев, очевидно, со слов Маши (и в котором современные экзегеты пытаются усмотреть пушкинскую иронию). Картина начинается прологом, в котором Екатерина получает знаменитую впоследствии записку Алексея Орлова, признающегося в том, что он с товарищами ненароком (якобы) убил "урода", то есть свергнутого и заточенного ею в крепость императора Петра III 1 . Тем самым на Екатерину по мысли авторов возлагается ответственность за возникновение самозванца под именем Петра, хотя на деле логической связи между екатерининским переворотом и появлением (через одиннадцать лет) мнимого государя нет: самозванство как исторический феномен теряет предпосылки лишь в эпоху СМИ и генетического анализа, позволяющего со стопроцентной гарантией выявить ложную идентификацию.

Второе изменение касается предфинальных сцен, где Маша просит царицу за Гринева. В повести первая их встреча происходит в саду, вторая -- в уборной, где Екатерина сидит за туалетом. В фильме Маша сначала бросается к скачущему экипажу императрицы, а затем ее проводят в прихожую перед спальней императрицы, откуда выходит молодой фаворит, а потом -- "усталая, но довольная", как говорилось в анекдоте, хозяйка покоев, имеющая мало общего с пушкинской дамой, чья легкая улыбка, помнится, "имела прелесть неизъяснимую". Екатерина выговаривает русские слова почти как оренбургский генерал-немец Рейнсдорп (хотя в пушкинском тексте указания на ее акцент нет), а данное ею помилование -- результат скорее прихоти, нежели желания устранить несправедливость.

Несколько иную направленность имеют изменения в характеристике Пугачева. Режиссер стремится подчеркнуть его зависимость от окружения и его актерско-позерскую природу. В фильме Пугачев объявляет себя Петром III после того, как казаки, недовольные ущемлением их привилегий, заговорили об императоре, и теряет положение, когда перестает быть нужен своим сподвижникам. Он куражится на людях, которые ему сочувствуют, но теряется без публики; он смел перед Паниным в окружении московской толпы и жалок на закрытом суде. Однако режиссерские усилия, направленные на создание фигуры сложной, двойственной, размываются и той трактовкой Пугачева, которая дана в "Капитанской дочке", и тем, как ведет роль Владимир Машков, настаивающий на независимости и самостийности своего героя. В общем же умаление пугачевской харизмы ослабляет драматическое напряжение фильма и заметно снижает эпическую интонацию повести.

Кроме того, стремление Прошкина к психологическому реализму, касающееся только трех персонажей (Пугачева, Екатерины и Швабрина), вносит разнобой, поскольку характеры Гринева и Ивана Игнатьевича остаются столь же линейными, как у Пушкина, а характеры четы Мироновых даже выпрямлены сравнительно с повестью. Но если Юрий Беляев в роли капитана, Наталья Егорова в роли его жены и Юрий Кузнецов в роли старого 2 поручика вполне убедительны 3 , то сказать это о Матеуше Даменцком и Каролине Грушке в ролях Гринева и Маши нельзя. Режиссер объяснил свой выбор тем, что ему нужны были "другие лица", не те, что можно нынче увидеть в России. Но с этими "другими" зрителю, во-первых, труднее отождествиться, чем со "своими", а во-вторых, польские актеры -- притом что они миловидны и к их игре нет смысла предъявлять претензий -- не очень-то запоминаются. Аналогичным образом не запоминаются молодые исполнители в типологически сходных ролях благородных героев у Анджея Вайды ("Пан Тадеуш") и Ежи Гофмана ("Огнем и мечом"), так что это -- проблема экранной модернизации всех старых текстов.

Помимо Пугачева в фильме есть еще один интересный персонаж -- Швабрин в выразительном исполнении Сергея Маковецкого. В повести Швабрин при всех авторских оговорках о его уме всего лишь стандартный мелодраматический злодей, обрисованный чисто внешними средствами. Маковецкий пытается преодолеть эту литературную заданность и дать психологический портрет своего героя, но не может толком разыграться из-за скудости драматургического материала -- авторы не рискнули-таки переписать Пушкина. Между тем Швабрин, если посмотреть на него в ретроспективе послепушкинской русской литературы, не то чтобы военспец Шкловского -- Тарича, но в какой-то мере предтеча Печорина и других "лишних людей". Идеальным исполнителем этой роли был бы, конечно, Олег Даль с его поздним имиджем тотального разочарования и опустошения, однако без драматургического подспорья воплотить в Швабрине потенции этого художественного типа не удалось бы никому. Швабрин -- не просто банальный предатель из-за трусости, а еще бретер, игрок и искуситель. Такой Швабрин в отличие от простодушного и верноподданного Гринева может понимать, что Екатерина если не самозванка, то, во всяком случае, узурпаторша российского престола, и служить ей он вовсе не обязан. Тогда переход к Пугачеву для него -- давно ожидаемая возможность перемены участи и, кроме того, шанс не только покорить, но и спасти Машу, которая стала бы такой же жертвой пугачевских насильников, как Харлова. Но чтобы все это показать, актерской игры мало, нужен другой сценарий.

Теперь о самом русском бунте. В интервью и в выступлениях перед сеансом режиссер рассказывает о нем (как и о прочем) интереснее, чем показывает. Не хватило ли денег на хорошую массовку, недостало ли мастерства в организации массовых съемок (а ведь массовые сцены -- фирменное блюдо советского кино!), но на экране не чувствуется ни напора человеческой стихии, ни страха империи перед восстанием. Сейчас, конечно, не советские времена, чтобы в обязательном порядке ссылаться на верхи, которые не могут, и на низы, которые не хотят, но понятие "причины восстания" никто не отменял, и изображать пугачевщину беспричинным нашествием всякого сброда -- по крайней мере для фильма с названием "Русский бунт", а не "Капитанская дочка" -- просто несерьезно. Если это не выражение авторской концепции.

Повод к мятежу и впрямь был незначителен (правительство обещало вернуть казакам так называемые правежные переимки, однако местные старшины, гревшие руки на сборе налогов, тянули дело, чем вызвали первую вспышку насилия), но вокруг был огнеопасный материал -- русские крепостные да полупокоренные инородцы (башкиры, татары, калмыки, мордва, киргиз-кайсаки и другие). "Во всей России чернь бедная терпит великия обиды да разорения", -- говорил Пугачев. Мятежное войско в лучшие для "мужицкого царя" времена насчитывало до пятнадцати тысяч человек, а волнениями был охвачен весь восток Российского государства по контуру Тамбов -- Царицын -- Гурьев -- Екатеринбург -- Пермь -- Чебоксары -- Тамбов (притом, что немаловажно, на стороне бунтовщиков было сельское священство), и Пугачев со своими полевыми командирами реально угрожал Москве. Конечно, крестьянская армия не может устоять перед регулярным войском, и никакая конница, тем более дикая, не сомнет отстреливающееся пехотное каре, но ведь самозваные большевистские властители в 1917 году находились не в лучших условиях, чем эрзац-царь Емельян, однако ж захватили Россию, используя три доступных и в XVIII веке фактора: организацию, пропаганду и террор. Впрочем, не так важно, как все было или могло быть в действительности -- для успеха фильма важнее эмоционально потрясти зрительскую массу, задействовав ее первичные инстинкты, прежде всего чувство страха. Кстати, у Гофмана в "Огнем и мечом" лирические и юмористические эпизоды слабее, чем у Прошкина, и даже просто архаичны, но движение казацких масс против армии и штурм крепостей у него действительно устрашают.

На штурме Белогорской крепости стоит остановиться. В фильме действия капитана Миронова выглядят абсурдно -- вместо того чтобы отстреливаться из-за ограды, особо целя в поджигателей, и бить картечью по наступающим (как в повести), он отворяет ворота и с десятком солдат выбегает наружу на верную смерть (в ближнем, и тем более рукопашном, бою винтовка не имеет преимущества перед "копьями и сайдаками"), открывая мятежникам беспрепятственный доступ в крепость. У Пушкина иначе -- картечь рассеяла толпу, "предводитель их остался один впереди", вследствие чего капитан и бросается на вылазку, рассчитывая, видимо, схватить главаря. Это ошибка. Разумеется, режиссер волен изображать Миронова героическим болваном, но ведь никакой режиссерской воли в этом не видно, а виден обычный невольный оксюморон, то есть ляпсус вместо трактовки.

Помимо смысловых в картине есть и чисто профессиональные просчеты. Не удалась музыка к фильму, написанная Владимиром Мартыновым. В динамических сценах ей не хватает энергии, в лирических -- глубины, а в целом она просто несовременна. Что касается повествования, то оно, с одной стороны, обрывочно, с другой -- избыточно. Эпизоду "осетрового побоища", например, самое место в "Сибирском цирюльнике" среди масленичного гулянья на льду. Известно, что яицкие казаки промышляли в основном ловлей рыбы и даже ставили запруды, чтобы косяки не уходили к иноверцам, но на метафору эта сцена никак не тянет.

Непонятно, почему помилованный Пугачевым Гринев сразу не просит самозванца отпустить и Машу, а сначала едет в Оренбург и лишь потом, после ее отчаянного письма, возвращается вызволять ее из рук Швабрина -- хотя и то правда, что пушкинский текст в этом месте неясен. Ничем не мотивирована и ничего не означает, кроме бессмысленной жестокости разбойников, сцена расправы с сыном Харловой, хотя этот (исторический) момент весьма важен для характеристики самого Пугачева, который отдает ребенка (и саму любовницу) своему охвостью. Баллада о Стеньке Разине и персидской княжне -- и та психологичнее.

Показан арест Швабрина, у Пушкина не описанный, -- вероятно, ради придумки с неудавшимся самоубийством, но опущен описанный Пушкиным арест Гринева, а после швабринского ареста встык смонтирован кадр, в котором ведут на допрос... Петрушу. Или нынче подобные небрежности называются ассоциативным монтажом?

Фильм игнорирует упоминание Пушкина о том, что Гринев "присутствовал при казни Пугачева, который узнал его в толпе и кивнул ему головою, которая через минуту, мертвая и окровавленная, показана была народу". Вместо этого введен эпизод совместной казни Гринева и Швабрина на эшафоте. В последний момент подъезжает карета с Машей и фельдъегерем, везущим повеление о помиловании ее жениха. Бесспорно, это право экранизатора, которое к тому же позволяет закруглить тему "праведника" и "грешника" (Швабрин трижды пытается спровадить соперника на тот свет и трижды его замысел срывается перед самым осуществлением) и дать Маковецкому сыграть предсмертную истерику своего неудачливого злодея. Однако сакраментальный мотив "спасения от казни", даже поданный без традиционных аттракционов, долженствующих напрячь зрителя в ожидании -- успеет или не успеет карета к моменту расправы, -- и по сей день так же гонит адреналин, как во времена "Нетерпимости" и "Двух сироток". Публика, пройдя через suspense, по праву заслужила happy end.

1 О том, что записка эта, вероятно, была инспирирована самой императрицей, которая таким образом хотела отмыться перед потомками от обвинения в убийстве мужа, не сообщается.
2 Все персонажи, которых Пушкин (или Пушкин устами Гринева) называет "стариками" и "старухами", в фильме, по современным понятиям, вовсе не стары -- им лет по пятьдесят, и это соответствует возрасту героев повести. Это примечательная разница восприятий (или дискурсов) XIX и XX веков, не связанная с молодостью рассказчика. Лев Толстой, когда ему было за семьдесят, писал: "Вошел старик лет пятидесяти".
3 Хотя единственное абсолютное попадание в роль -- Савельич в исполнении Владимира Ильина, органике которого не перестаешь изумляться.

САВИНКОВ БОРИС ВИКТОРОВИЧ

(род. в 1879 г. – ум. в 1925 г.)

Видный деятель партии эсеров, один из руководителей ее Боевой организации, организатор и участник ряда покушений на видных царских чиновников, министр Временного правительства, один из организаторов борьбы против большевизма.

Почти три секунды длился этот свободный полет. Почти три секунды летел человек, выпавший из окна, находящегося на пятом этаже следственного изолятора на Лубянке. Почти три секунды свободы… На камнях тюремного двора лежало тело. Из раздробленной головы вытекала кровь, которой он никогда не щадил во имя великой идеи – Революции, не щадил как своей, так и чужой. Это была последняя точка в трагедии человека, игрока, поставившего все на выигрыш и проигравшего все, включая право на жизнь и право на имя, вычеркнутое из списков Революции на десятилетия. Его имя Борис Викторович Савинков. Человек, внесший свою, хоть и довольно жуткую лепту в борьбу за свободу народа, не получил даже права на могилу. Где и как он похоронен – неизвестно.

Из 68 томов уголовного дела, заведенного ОГПУ по поводу деятельности савинковской организации после 1917 года, три посвящены лично ему. Личность эта довольно неординарна: революционер-террорист, борец, политик, писатель. Савинков участвовал в убийствах министра внутренних дел Плеве, московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича, ряде других террористических актов, готовил покушение на царя. Не раз был арестован, отправлен в северную ссылку, бежал, в Севастополе вновь угодил в тюрьму, приговорен к смертной казни, но вновь сумел бежать. После Февральской революции 1917 года недолго пробыл на посту военного и морского министра, а затем наступил длительный период борьбы с большевиками, ярым врагом которых он стал, борьбы любыми способами, любыми методами. С ним считались на Западе, он был вхож во многие высокие кабинеты власти. Кроме того, писатель В. Ропшин – это тоже Б. Савинков. Его перу принадлежит ряд известных произведений: «Конь бледный» и «Конь вороной», романы «То, чего не было» и «Воспоминания террориста», книга очерков «Во Франции во время войны». Да, весьма одаренным был этот человек, предстающий в различных ипостасях, многогранен и артистичен – человек со многими лицами. И мнения его современников о нем абсолютно разноречивы: охотник на львов и дешевый клоун на ковре истории, кавалергард революции и смердящий труп революции, гениальный индивидуалист и сентиментальный палач. По мнению большевистского наркома Луначарского, Савинков – «Артист авантюры, человек в высшей степени театральный. Я не знаю, всегда ли он играет роль перед самим собой, но перед другими он всегда играет роль». А вот Уинстон Черчилль, не раз встречавшийся с Савинковым, увидел в нем «мудрость государственного деятеля, качества полководца и стойкость мученика».

На следствии, начавшемся в августе 1924 года, Б. Савинков дал о себе следующие показания. Родился он в 1879 году в Харькове. Отец его был судьей в Варшаве, но за революционный образ мыслей в 1905 году его выгнали со службы. Мать была сестрой художника Ярошенко, родом из Польши. У Бориса были еще два брата и три сестры. Высшего образования он так и не получил, поскольку в 1899 году за участие в студенческих беспорядках его исключили из Петербургского университета без права поступления в другое учебное заведение России. Тогда Борис вынужден был уехать для продолжения учебы в Германию. В тот период он был уже женат. Его избранницей стала дочь писателя Глеба Успенского Вера, в семье рос сын Лев. По возвращении в Петербург в том же 1899 году Б. Савинкова арестовали и после пятимесячного заключения в крепости отправили в вологодскую ссылку. С ним поехали и жена с сыном.

Начинающий революционер поначалу примкнул к социал-демократам плехановского толка и даже внес свой вклад в это движение. Его статья «Петербургское рабочее движение и практические задачи социал-демократов», написанная в ссылке, получила положительный отзыв В. Ульянова (Ленина), который хвалил автора за искренность и живость. Но Савинкову было тесно в рамках социал-демократии. Его деятельная натура жаждала чего-то более радикального, чем теоретические рассуждения. Еще за границей он познакомился с будущим лидером партии эсеров В. М. Черновым. Взгляды эсеров с их культом героического, жертвенного индивидуального подвига, высшей личности, приносящей себя на алтарь революционной борьбы и отказ от своего «Я» ради великой цели национального и социального освобождения народа – все это было намного ближе Савинкову, человеку крайностей, максималисту и экстремисту. В своей революционной деятельности главным для себя он всегда будет считать только одно – террор.

В июле 1903 года Савинков бежал из ссылки и вскоре оказался в Женеве, где познакомился с одним из лидеров эсеров М. Гоцем. Партия эсеров к тому времени в своей деятельности использовала террор. Для этого в недрах партии была создана тщательно законспирированная Боевая организация (БО), которой руководил, после ареста Г. Гершуни, Евно Азеф. Долгие годы затем Савинков считал его своим учителем и другом. Сразу по прибытии в Женеву Борис заявил, что хочет заниматься террором. Некоторое время к нему присматривались, а вскоре.

У сыщиков царской охранки Савинков проходил под кличкой «Театральный». Действительно это был человек-театр: поляк Адольф Томашкевич, он же Кшесинский, он же скромный француз Леон Роде или представитель богатой велосипедной фирмы английский инженер Джемс Галлей, или бельгийский подданный Рене Ток, а также подпоручик Субботин, Чернецкий, Крамер, Вениамин. Этот список можно продолжить. В 1904 году Савинков получил первое задание – ликвидация министра внутренних дел Плеве. План покушения разработал Азеф. Руководителем группы был назначен Савинков. В нее вошли Дора Бриллиант, изготовитель самодельных бомб Максимилиан Швейцер, Егор Сазонов, а также несколько других человек, обеспечивающих операцию. Было решено взорвать бомбой карету Плеве. Группа обеспечения под видом извозчиков, газетчиков, разносчиков отслеживала все передвижения министра, систему его охраны, и вот 18 марта по всему маршруту движения Плеве были расставлены метальщики бомб. Только трусость одного из них, Абрама Боришанского, спасла в тот день жизнь царскому сановнику. Но только в тот день. 15 июля одетый в форму железнодорожника Сазонов метнул пятикилограммовую, обернутую в газету бомбу в карету Плеве. Тот был разорван на куски, Сазонов – тяжело ранен. Он будет осужден на 10 лет каторги и покончит там жизнь самоубийством. Савинков был на месте покушения, видел все своими глазами, а затем. пошел в баню. Вечером он уехал в Москву на встречу с Азефом и потом – за границу.

В 1905 году Савинков готовил новый теракт. На сей раз жертвой должен был стать московский генерал-губернатор великий князь Сергей Александрович. 2 февраля друг и однокашник Савинкова по варшавской гимназии Иван Каляев бросил бомбу в карету великого князя. Убийство свершилось, но самого Каляева вскоре повесили в Шлиссельбургской крепости. Тем временем Савинков уже находился в Женеве. Нужны были новые люди, верящие в него без оглядки, способные на самопожертвование, и таких людей находить он умел. Зачем же самому пачкать руки кровью? 23 апреля 1906 года студент-поляк Борис Вноровский бросил бомбу в карету министра внутренних дел адмирала Дубасова. Но министру повезло, был убит его адъютант – граф Коновницын. В то же время Савинков готовил покушение и на царя, убедив пойти на этот шаг аристократку Татьяну Леонтьеву. Правда, из этого ничего не получилось, а вскоре в Севастополе арестовали его самого. Пощады ждать было нечего, приговор – смертная казнь. А умирать не хотелось. Позже, в романе «Конь бледный», Савинков писал: «Но как-то не верилось в смерть. Смерть казалась ненужной и потому невозможной. Даже радости не было, спокойной гордости, что умираю за дело. Не хотелось жить, но и умирать не хотелось». Обладая колоссальным честолюбием и желанием войти в историю, Савинков всегда уделял большое внимание предсмертным исповедям своих товарищей по БО. Теперь настал его час. Но самому умирать не хотелось. Ему повезло: накануне казни удалось бежать.

Настоящим ударом для честолюбивого Савинкова стало разоблачение в 1908 году В. Бурцевым провокаторской деятельности Азефа. Столько лет этот человек был для Бориса Викторовича кумиром и наставником! Эсеры приговорили Азефа к смерти, но приговор в исполнение приведен не был, и в этом соратники обвинили Савинкова. Но в действительности Азефа не убили потому, что все совершенно растерялись. Мало кто верил в его предательство. Сам же Савинков говорил, что у него не поднялась рука на его бывшего товарища и вождя: «В тот момент я его любил еще, как брата». Какой бы ни была эта любовь, но деятельность БО резко пошла на спад. Азеф успел сдать ее боевиков царской полиции. Больше никаких громких терактов эсерам провести не удалось.

До 1917 года Савинков жил во Франции. Во время Первой мировой войны он выступал в роли военного корреспондента, отправляя свои репортажи из Парижа в Россию. Тогда же, в 1916 году, появилась его книга «Во Франции во время войны». Февральская революция в России оказалась неожиданной для всех русских революционеров-эмигрантов, включая и Бориса Викторовича. Он тут же, попрощавшись с женой и сыном, выехал в Россию. В апреле 1917 года Савинков прибыл в Петроград. Во Временное правительство, взявшее на себя после отречения царя управление страной, входили многие его товарищи по партии эсеров – Керенский, Чернов, Авксентьев, – и он, человек властный, деятельный, обладающий диктаторскими наклонностями, целиком окунулся в политику. К июню 1917 года Савинков стал довольно заметной фигурой, оказывающей сильное влияние на Керенского – главу правительства. Став комиссаром Юго-Западного фронта, он пытался воодушевить солдат вести борьбу до победного конца, но те воевать уже не хотели. Дисциплина в армии падала, в стране назревал хаос. Савинков понимал, что для выхода из этого нужна твердая власть. Вот тогда и началось его сближение с человеком, схожим с ним по характеру, – генералом. Л. Г. Корниловым, назначенным по его рекомендации Верховным Главнокомандующим. Сам же Борис Викторович был утвержден на пост управляющего Военным министерством. Посол Великобритании в России Бьюкенен тогда сделал запись в своем дневнике: «…Мы пришли в этой стране к любопытному положению, когда мы приветствуем назначение террориста. в надежде, что его энергия и сила воли могут еще спасти армию». Однако положение в стране ухудшалось. В такой обстановке Савинков потребовал от Керенского немедленного ареста большевиков и введения смертной казни в тылу – на фронте она уже была введена, – но Керенский отказался это сделать. И тогда Савинков подал в отставку, но тот отставку не принял, зато назначил Савинкова военным губернатором Петрограда.

В конце августа началось выступление генерала Корнилова, целью которого было установление в России военной диктатуры. Это перепугало правительство, а близость Савинкова с генералом сыграла с ним плохую шутку. Несмотря на то, что военный министр отрицал свое участие в заговоре, считая его «политически ошибочным», ему не верили. Вся его деятельность была поставлена под контроль партии. Мало того, 31 августа Керенский снял его с должности губернатора Петрограда. Тогда Савинков без всяких объяснений ушел с поста военного министра и был исключен из партии эсеров.

Большевистский переворот Савинков встретил враждебно. Он призвал к борьбе с большевиками, вместе с частями генерала Краснова уже через два дня после захвата Лениным власти принял участие в наступлении на Петроград, а после его провала метнулся было на Дон, где создавалось правительство Донской республики, но его, революционера и террориста, встретили там довольно прохладно, и он выехал в Москву. Здесь он создал «Союз защиты Родины и Свободы» (СЗРС). В эту организацию вошли и монархисты, и республиканцы, и эсеры, и социал-демократы плехановского толка, и меньшевики – словом, все, кто с оружием в руках готов был бороться с новой властью. В СЗРС вошло много офицеров, общая их численность, по словам самого Савинкова, достигала 5 тыс. человек. Его помощниками стали полковник Перхуров и генерал Рычков. Эта организация, по сути, подпольная армия, строилась на основе жесткой конспирации и состояла из боевых пятерок. Программа ее была коротка и ясна: Отечество, Учредительное собрание, земля – народу. Методы борьбы известны – террор. Главные его цели – Ленин и Троцкий.

Для организации терактов и содержания Союза нужны были деньги, и деньги немалые. И они нашлись. Часть необходимых средств предоставил председатель чешского национального комитета Масарик, часть – один из руководителей Добровольческой армии генерал Алексеев, часть – посольство Франции. Но в мае 1918 года чекисты арестовали и расстреляли многих савинковцев. Сам он скрывался в доме супругов Деренталей – Александра Аркадьевича и Любы. Именно А. А. Деренталь находился на связи с французами.

Хотя план покушения на Ленина не удался, отряды Савинкова все же сумели захватить города Ярославль, Муром и Рыбинск. Правда, ненадолго. Сам захват городов был кровавым, и освобождение их большевиками тоже сопровождалось большой кровью. Большевики в это время уже проводили массовый террор, но и Савинков к тому времени тоже отошел от террора индивидуального. После подавления выступления руководитель СЗРС, проскитавшись некоторое время по Новгородской губернии, пробрался в Петроград, а оттуда с фальшивыми документами отправился в Казань. По пути его не раз арестовывали красные, чуть было не расстреляли крестьяне, видя в нем большевика, но добраться до места ему удалось. Тут уже находились многие члены его организации, но здесь же располагался Комитет Учредительного собрания (Комуч), созданный под покровительством восставших против большевиков чешского корпуса, состоящего из бывших военнопленных, в основном эсеров. И Савинков распустил СЗРС. Однако, ощущая недоверие своих бывших товарищей по партии и видя их неспособность поднять народ на борьбу с большевиками, он вступил рядовым в отряд полковника Капееля, прославившийся своими карательными действиями. Затем была Сибирь и поездка вместе с супругами Деренталь через Японию в Париж, где он стал представителем правительства Колчака, вплоть до разгрома войск адмирала. Здесь, в Париже, начались новые хлопоты: оружие и боеприпасы для белого движения, участие в защите интересов России при обсуждении Версальского договора. Но положение Савинкова было довольно унизительным. В беседах с лидерами Великобритании Ллойд-Джорджем и Черчиллем ему постоянно намекали, что белые армии – это, по сути, «карманные» армии Антанты, что за помощь надо платить – желательно отделением от России нефтяных районов страны.

В январе 1920 года Савинкова пригласил в Варшаву бывший социалист, а теперь хозяин Польши Юзеф Пилсудский, предложив ему создать Русский политический комитет и русские вооруженные формирования в Польше. Борис Викторович согласился. Из остатков армий Юденича и Деникина он в короткий срок сформировал отряд, насчитывающий порядка 2,5 тыс. человек, и сам добровольцем в конном полку участвовал в походе на Мозырь. Поход этот закончился неудачей, и тогда Савинков, порвав с Белым движением, создал «Научный союз защиты Родины и Свободы» (НСЗРС), возглавив его. Программой организации стали: борьба с Советской властью, большевиками, монархистами, помещиками, за народовластие, свободу слова, печати, собраний, мелкую частную собственность, передачу земли в собственность крестьян, право на самоопределение народов, ранее входивших в состав Российской империи. Каждый вступающий в НСЗРС приносил присягу: «Клянусь и обещаю, не щадя сил своих, ни жизни своей, всюду распространять идею НСЗРС: воодушевлять недовольных и непокорных Советской власти, объединять их в революционные сообщества, разрушать советское управление и уничтожать опоры власти коммунистов, действуя, где можно, открыто, с оружием в руках, где нельзя – тайно, хитростью и лукавством».

С 1921 года Савинков попытался развернуть в Советской России так называемое «зеленое движение», с опорой на крестьянство: партизанскую войну, с безжалостным истреблением коммунистов всеми возможными способами, в первую очередь – террором. «Поистине таинственна наша матушка Россия, – писал он А. Деренталю. – Чем хуже, тем ей, видимо, лучше. Язык ума ей недоступен. Она понимает или запоминает только нагайку или наган. На этом языке мы теперь с ней только и разговариваем, теряя последние признаки гнилых, но мыслящих русских интеллигентов». Чем хуже – тем лучше! И вновь полилась кровь народа. В Белоруссии, Украине, России создавалась сеть подпольных конспиративных групп НСЗРС, через границу с территории Польши шли истребительные отряды, Савинков вновь и вновь планировал покушение на Ленина. Но где же он брал деньги на это? Все просто. Савинков продавал западным разведкам информацию, получаемую от своей агентуры, находившейся на советской территории. Советское правительство потребовало от правительства Польши изгнать савинковцев со своей территории, и поляки вынуждены были пойти на этот шаг. Савинков перебрался в Париж и проживал в доме вместе с Александром и Любовью Деренталями, которая являлась его личным секретарем.

Прекращать борьбу с большевиками Савинков не собирался, но денег не хватало. Он постоянно обращался за помощью к западным правительствам, но те не спешили раскошеливаться, а итальянский диктатор Муссолини вообще вместо денег подарил Савинкову. свою книгу с дарственной надписью. Акции Бориса Викторовича падали, особенно после того как он не смог организовать покушение на Чичерина, руководителя советской делегации на Генуэзской конференции в 1922 году. Савинков устал от непрестанной борьбы, душевные силы его таяли. Он был на грани срыва и подспудно уже понимал бесперспективность того, что делал. Вся его жизнь – борьба. А результат? С введением в России нэпа большевистский режим укреплялся, и деловые круги Запада были заинтересованы в налаживании экономических отношений с Советами. В связи с этим Савинков становился помехой, от него нужно было избавиться, его нужно было «выдавить» из Западной Европы. Но куда? В Россию. И Савинкову осталось пережить последнюю драму своей жизни – еще одно предательство, предательство тех, кому он доверял.

Между тем по приказу Ф.Э. Дзержинского в 1922 году органы ОГПУ начали против Савинкова операцию под кодовым названием «Синдикат-2», целью которой было завлечь его на территорию Советской России и обезвредить. Она началась с ликвидации ячеек НСЗРС в стране и перевербовки, в первую очередь, самых близких Савинкову людей: его адъютанта Л. Шешени, начальника комитета НСЗРС в Вильно И. Фомичева и, в конечном счете, полковника С. Павловского, посланного Савинковым с инспекцией в Москву. Велась работа по «обольщению» Бориса Викторовича и в Париже. Приезжавшие сюда агенты ОГПУ всячески навязывали ему, уже давно оторванному от российской действительности эмигранту, что в России «народилось новое поколение и что оно во имя русского народа борется с коммунистами». Ждут только его, единственного, кто способен возглавить эту борьбу. К этому Бориса Викторовича подталкивал и друг, английский разведчик-бизнесмен, или бизнесмен от разведки, Сидней Рейли, и советский нарком Л. Красин, с которым Рейли свел Савинкова в Лондоне. Красин предложил ему явиться с повинной на родину, обещая прощение и возможность работать за границей по линии НКИД (Наркомат иностранных дел). Кроме того, Ленин уже был тяжело болен, и в Москве исподволь разворачивалась борьба между сторонниками продолжения «жесткого» курса и сторонниками смягчения режима. Казалось, все могло измениться, и Савинков решился на поездку в Россию. 15 августа 1924 года он перешел советско-польскую границу. Вместе с ним шли Александр Деренталь и его жена Люба, которая была в это время уже не только личным секретарем Бориса Викторовича. Он был уже дважды женат, имел троих детей, но личная жизнь не сложилась, а еще раз обременять себя семейными узами Савинков не хотел. Муж Любы, А. Деренталь, с таким положением вещей полностью смирился. На следующий день после перехода границы все трое были арестованы.

Почти через год, 7 мая 1925 года Савинков в письме к Дзержинскому писал: «Когда меня арестовали, я был уверен, что может быть только два исхода. Первый, почти несомненный – меня поставят к стенке; второй – мне поверят и, поверив, дадут работу. Третий исход, т. е. тюремное заключение, казался мне исключением: преступления, которые я совершил, не могут караться тюрьмой, “исправлять” меня не нужно, – меня исправила жизнь.

Так и был поставлен вопрос в беседах с гр. Менжинским, Артузовым и Пилляром: либо расстреливайте, либо дайте возможность работать. Я был против вас, теперь я с вами. сидеть в тюрьме или сделаться обывателем я не могу. Мне сказали, что мне верят, что я вскоре буду помилован, что мне дадут возможность работать». Конечно, верят, конечно, дадут, но для начала нужно: публично покаяться, признать свое поражение, неправоту и свою лично и своей партии, а следовательно, правоту своих вчерашних врагов и призвать всех своих соратников внутри страны и за рубежом, явиться с повинной, прекратить борьбу. Не сразу, но Савинков принял эти условия и обратился с письмами к своим соратникам. Это было сенсацией. «Если за коммунистами большинство русских рабочих и крестьян, – писал он, – то я как русский должен подчиниться их воле, какая бы она ни была. Но я революционер, а это значит, что я не только признаю все средства борьбы вплоть до террора, но и борюсь до конца, до той последней минуты, когда либо погибаю, либо совершенно убеждаюсь в своей ошибке… Я вел войну, и я побежден. Я имею мужество открыто сказать, что моя упорная, длительная, не на живот, а на смерть, всеми доступными мне средствами борьба не дала результатов. Судите меня как хотите…» И еще: «После тяжкой и долгой кровавой борьбы, в которой я сделал, может быть, больше, чем многие другие, я вам говорю: я прихожу сюда и заявляю без принуждения, свободно, не потому что стоят с винтовкой за спиной: я признаю безоговорочно Советскую власть и никакой другой».

В течение четырех дней, с 22 по 26 августа, следствие по делу Савинкова было завершено и передано в суд.

27 августа Военная коллегия Верховного суда СССР под предводительством В. Ульриха «без участия сторон, ввиду ясности дела» приговорила бывшего революционера и бывшего террориста к расстрелу, который, впрочем, по предложению самого ОГПУ был заменен 10-летним заключением. Ничего странного в этом нет. Один из руководителей Коммунистической партии Г. Зиновьев позднее писал: «Между судьями и подсудимым разыгралась притча о блудном сыне. Не оттого ли, что его революционной душе всегда были ближе эти враги? Вот почему, может быть, никогда не был так искренен этот авантюрист, ненавидевший лучшей, революционной частью своей души своих давальцев и союзников, как здесь, перед этим народным судом. “Военнопленный” оказался, в сущности, взятым в плен своими от чужих». Савинков же в одном из писем написал о чекистах: «Я думал встретить палачей и уголовных преступников, а встретил убежденных и честных революционеров, тех, к которым я привык с моих юных лет».

Жертва и палачи, но какая духовная близость с проводниками террористического режима! И какая ошибка в их оценке со стороны самого Савинкова! После своих признаний и разоблачений эмиграции он стал не нужен. Что такое 10 лет заключения для 45-летнего человека? У него есть шанс выйти на свободу живым. И что тогда? Куда его девать, этого бывшего революционера? Куда девать его память? Ведь заявил же он Дзержинскому вскоре после ареста: «Да, мы пользовались помощью иностранцев. Нам казалось, что все способы хороши, чтобы свергнуть тех, кто во время войны захватил власть, не брезгуя золотом неприятеля». Это же явный намек на то, как большевики пришли к власти. Проблема! В том же письме Дзержинскому от 7 мая 1925 года Савинков писал: «Если вы верите мне, освободите меня и дайте работу, все равно какую, пусть самую подчиненную. Может быть, и я пригожусь: ведь когда-то и я был подпольщиком и боролся за революцию…» Ответа не последовало. Но…

В тот же день чекисты – Пузицкий, Сперанский и Сыроежкин – повезли Савинкова на легковой машине на прогулку в Царицыно. Поздним вечером они вернулись на Лубянку и расположились в ожидании конвоя, который должен был увести Савинкова в камеру, в кабинете Пилляра на пятом этаже. А затем последовал полет из окна. По официальной версии, Савинков покончил жизнь самоубийством, но есть и неофициальная. Она появилась в 1937 году. Бывший чекист Артур Шрюбель, умирая в лагере на Колыме, рассказывал о своем участии в убийстве Савинкова. Его выбросили из окна. Не стало человека, не стало и проблемы. Сообщение же о гибели знаменитого на весь мир заключенного последовало только через неделю.

Данный текст является ознакомительным фрагментом. Из книги Сочинения. Том 1 автора Тарле Евгений Викторович

ЕВГЕНИЙ ВИКТОРОВИЧ ТАРЛЕ (1875–1955 гг) В славной плеяде деятелей русской исторической науки как дореволюционного, так и советского периода ее развития одной из наиболее крупных, интересных и сложных фигур несомненно является выдающийся ученый - академик Евгений

Из книги Ракеты и люди. Фили-Подлипки-Тюратам автора Черток Борис Евсеевич

Фото 26. Борис Викторович Раушенбах Борис Викторович

Из книги Апокалипсис XX века. От войны до войны автора Буровский Андрей Михайлович

САВИНКОВ Борис Викторович Савинков (1879–1925), он же «Б. Н.», Вениамин, Галлей Джемс, Крамер, Ксешинский, Павел Иванович, Деренталь, Роде Леон, Субботин Д.Е., Ток Рене, Томашевич Адольф, Чернецкий Константин. Литературный псевдоним - В. Ропшин.Подробно рассказывать о Савинкове

Из книги КГБ. Председатели органов госбезопасности. Рассекреченные судьбы автора Млечин Леонид Михайлович

Глава 18 ВАДИМ ВИКТОРОВИЧ БАКАТИН Назначенный председателем КГБ, Вадим Викторович Бакатин первым делом распорядился уволить своего собственного сына, служившего в госбезопасности. Но обвинение в семейственности, которого он боялся, ничто в сравнении с обвинительным

Из книги Белогвардейщина автора Шамбаров Валерий Евгеньевич

25. Борис Викторович Савинков Это был человек действия. Умный, жестокий, смелый, выкованный подпольем и жизнью террориста. Патриот - но искренне считающий, что цель оправдывает средства. Привыкший без колебаний ради этой цели обрекать на смерть врагов и посылать на смерть

Из книги Осажденная крепость. Нерассказанная история первой холодной войны автора Млечин Леонид Михайлович

Трагедия эмиграции, или Почему Савинков выбросился из окна Последний главнокомандующий белой армией Юга России барон Петр Николаевич Врангель был прекрасным кавалеристом, решительным и умеющим брать на себя ответственность. Впрочем, некоторые считали его ограниченным

Из книги От КГБ до ФСБ (поучительные страницы отечественной истории). книга 1 (от КГБ СССР до МБ РФ) автора Стригин Евгений Михайлович

Из книги Полководцы Первой Мировой [Русская армия в лицах] автора Рунов Валентин Александрович

Сахаров Владимир Викторович Родился 20 мая 1853 года в Санкт-Петербурге. Младший брат генерал-адъютанта, генерала от инфантерии Виктора Викторовича Сахарова (1848–1905), в 1898–1904 годах начальника Главного штаба, затем исполнявшего обязанности военного министра.В 1871 году

Из книги От КГБ до ФСБ (поучительные страницы отечественной истории). книга 2 (от МБ РФ до ФСК РФ) автора Стригин Евгений Михайлович

Бакатин Вадим Викторович Биографическая справка: Вадим Викторович Бакатин родился 6 ноября 1937 года в Киселевске Кемеровской области. Образование высшее, в 1960 году окончил Новосибирский инженерно строительный институт, в 1985 году окончил Академию общественных наук при ЦК

Из книги Вторая террористическая война в России 1901-1906 гг. автора Ключник Роман

ГЛАВА ШЕСТАЯ. Продолжение и расширение террористической войны. Азэф, Борис Савинков и Карэн Шахназаров Когда стало очевидно поражение России в войне с Японией и то положение, в которое попал император и правительство, то - “Пошёл петиционный и резолюционный штурм наряду

Из книги Великие исторические личности. 100 историй о правителях-реформаторах, изобретателях и бунтарях автора Мудрова Анна Юрьевна

Савинков Борис Викторович 1879–1925Революционер, руководитель Боевой организации партии эсеров.Борис Савинков родился в 1879 году в Харькове. Отец Бориса, Виктор Михайлович, - товарищ прокурора окружного военного суда в Варшаве, за либеральные взгляды уволенный в отставку,

автора Штутман Самуил Маркович

КАМЕНЩИКОВ Василий Викторович (12.01.1879 - 23.03.1959) начальник штаба Корпуса войск ВЧК (15 июля - 1 августа 1918)начальник войск обороны железных дорог Республики (16 октября - ноябрь 1918)подполковник Русской армии Родился в г. Ветлуге Костромской губернии. Из мещан. Окончил

Из книги Внутренние войска. История в лицах автора Штутман Самуил Маркович

ОВЧИННИКОВ Вячеслав Викторович (р. 25.10.1946) заместитель министра внутренних дел Российской Федерации - главнокомандующий внутренними войсками МВД РФ (05.04.1999–22.01.2000)полковник (22.06.1989)генерал-майор(06.05.1994)генерал-лейтенант внутренней службы (07.11.1997)генерал-лейтенант

Из книги СМЕРШ в бою автора Терещенко Анатолий Степанович

Савинков и «синдикат» Закончились Гражданская война и военная интервенция. Но разведки Запада и внутренняя контрреволюция продолжали направлять основные усилия на организацию шпионско-диверсионной и террористической деятельности против Советской республики. Силы у

Из книги Во власти хаоса [Современники о войнах и революциях 1914–1920] автора Аринштейн Леонид Матвеевич

Савинков в Новочеркасске. Из воспоминаний А. П. Брагина Корнилов неоднократно высказывал в моем присутствии своё мнение о Савинкове. Он считал его способным бандитом, которого можно и следует использовать, но необходимо держать под постоянным и неослабным контролем.

Из книги Статьи о казачестве автора Савинков Борис Викторович

Борис Савинков Статьи о казачестве Из статьи «Вольное казачество» При царе слово «казак» вызывало недобрые чувства. Казак - значит нагайка. Казак - значит усмиритель. Казак - значит «Боже, царя храни». Была ли заслужена эта репутация?Да, конечно, при царе казаки

«Я, Борис Савинков, бывший член Боевой организации Партии социалистов-революционеров, друг и товарищ Егора Сазонова и Ивана Каляева, участник убийств Плеве, великого князя Сергея Александровича, участник многих террористических актов, человек, всю жизнь работавший только для народа, во имя его, обвиняюсь ныне рабоче-крестьянской властью в том, что шёл против русских рабочих и крестьян с оружием в руках».

Показания Б.Савинкова в советской тюрьме.

Борис Савинков, фото из блога

Борис Викторович Савинков родился в 1879 году в Харькове. Отец его служил судьей, мать была сестрой известного художника Ярошенко.

Будущий вождь российского террора начинал как политический вегетарианец - был «экономическим» марксистом. Но бешеное честолюбие и темперамент авантюриста взяли свое: в 1903 году Савинков стал членом Боевой организации эсеров, организаторов нашумевших убийств министра внутренних дел Плеве и великого князя Сергея Александровича. В 1906 году его арестовали и приговорили к повешению, но Савинкову удалось бежать за границу.

В эмиграции Савинков проявил себя как одаренный писатель (его литературный псевдоним - Ропшин). Как ни странно, его волновала нравственная проблема террора. Книги Савинкова «Конь бледный» и «То, чего не было» - истории молодых террористов, безуспешно пытающихся примирить жажду социальной справедливости с евангельскими заповедями.

С началом Первой мировой войны Савинков вступил добровольцем во французскую армию. Февральская революция позволила ему вернуться в Россию. Бывший террорист служил комиссаром Временного правительства на Юго-Западном фронте, состоял товарищем военного министра.

Борис Савинков во Временном правительстве 4-го состава, фото из блога , 1917 год

После большевистского переворота Савинков предпринял безуспешную попытку освободить Зимний дворец. Позже он входил в число организаторов Белой армии, руководил антибольшевистскими мятежами в Ярославле, Рыбинске, Муроме.

В начале 20-х годов Савинков объездил все европейские страны в поисках средств для борьбы с советской властью. Он получил аудиенцию у премьер-министра Великобритании Ллойда Джорджа, встретился с Черчиллем, Пилсудским и Муссолини.

В августе 1924 года в результате разработанной ОГПУ операции «Трест» Савинкова заманили на территорию СССР (якобы для встречи с антисоветским подпольем) и арестовали. Суд приговорил его к высшей мере наказания, замененной десятью годами заключения.

Судебный процесс над Борисом Савинковым, фото из блога

Впрочем, в тюрьме Савинков чувствовал себя весьма вольготно: ему разрешали выезжать в город, бывать в ресторанах и театрах. Дзержинский лично позволил гражданской жене Савинкова Любови Деренталь находиться в его камере. Их снабжали винами, продуктами, книгами. От Савинкова ждали политического раскаяния, и он не обманул ожиданий, обратившись к белоэмигрантским кругам с открытым письмом «Почему я признал советскую власть».

Но 7 мая 1925 года он покончил жизнь самоубийством. По официальной версии, выбросился из окна пятого этажа во двор по возвращении с прогулки, воспользовавшись тем, что в комнате, где он находился, не было решеток. Эта внезапная смерть остается тайной до сего дня.

Савинков был невысокого роста, ладно сложенный, хотя и некрасив лицом; голос во время публичных выступлений звучал резко и неприятно. Но в личной беседе Савинков мог очаровать любого. Черчилль свои воспоминания о Савинкове поместил в сборник «Великие современники». По оценке известного английского писателя Сомерсета Моэма, Савинков был «одним из самых удивительных людей, каких мне доводилось встречать».

Литературной наставницей Савинкова была Зинаида Гиппиус. Она подарила ему псевдоним «Ропшин» (под которым одно время выступала сама) и название первого романа - «Конь бледный», который в России стал бестселлером.

Савинков стремился поставить терроризм, так сказать, на научную основу. В 1907 году в Мюнхене талантливый русский инженер-анархист Сергей Бухало пытался по заказу Савинкова построить самолет, способный развивать неслыханную по тем временам скорость 140 км/час. Управляемая террористом-самоубийцей, машина должна была стартовать из Англии и спикировать на Царскосельский, или на Петергофский дворец, покончив с царской семьей.

Савинков был в восторге от проекта, рассматривая его как важнейшее идейное открытие. По его словам, научный прогресс - вот «единственный путь террора». Как мы знаем, эти идеи нашли свое воплощение много позже и в другом месте.

Операция по поимке Савинкова считается классикой работы спецслужб: чекистам удалось убедить его, что в СССР существует подпольная террористическая организация, эмиссары которой (агенты ГПУ) уговорили Бориса Викторовича вернуться в Россию, чтобы возглавить борьбу.

Любовь Ефимовна Сторэ, баронесса Дикгоф-Деренталь, фото из блога

В ночь на 16 августа 1924 года Савинков вместе с Любовью Деренталь перешел советско-польскую границу и был арестован в Минске. Личный досмотр гражданской жены Савинкова проводила агент Валентина Опанская.

Савинков является прототипом террориста Дудкина в романе Андрея Белого «Петербурге», Высокова в «Жизни и гибели Николая Курбова» Ильи Эренбурга, а также выведен под собственным именем в документальной беллетристике Алексея Ремизова и Романа Гуля.

____________________________

«C дороги!»

Так называлась статья в «Русских Ведомостях» известного русского революционера, бывшего руководителя Боевой организации партии эсеров Бориса Савинкова, которая стала поводом для закрытия большевиками одной из последних независимых газет, ещё выходившей по инерции в первые месяцы 1918 года. В марте этого года Савинков ещё оставался в Москве, но уже был на нелегальном положении, создавая в подполье военный антибольшевистский «Союз защиты Родины и Свободы». Летом 1918 года его члены поднимут целую серию антисоветских восстаний, самым известным из которых станет восстание в Ярославле. Последний редактор «Русских ведомостей» Петр Егоров за публикацию статьи Савинкова был отдан под суд и приговорен к трём месяцам тюрьмы.

С дороги!

Что они с моей Россией сделали!...

Так сказала мне одна девушка с простым и добрым русским лицом и заплакала.

Это слово запомнилось мне. И теперь, оставив Москву - пустыню мерзости, позора и запустения, - я повторяю его и твержу его про себя здесь, в теплушке, под стук дребезжащих колес и под ругань «товарищей»-красногвардейцев. Моя Россия. Да, моя, и ваша, и каждого из нас, русских. Уразумеем ли мы это или по-прежнему будем ходить во тьме, не имея сил ни для ненависти, ни для любви, ни для бесстрастия.

Мы негодуем на декреты большевиков, возмущаемся бесстыдно-похабным миром, чувствуем себя и униженными, и опозоренными, и во власти любого «товарища» Стучки, и все-таки ничего не можем. Не можем, ибо не смеем. Мятежный дух отлетел от нас. Нашей ненависти хватает лишь на ше**ание по уголкам, нашей любви хватает лишь на словесное «сочувствие» Дону, и наше бесстрастие выражается единственно в том, что мы давно махнули на все рукой: моя хата с краю, слава богу, что расстреляли соседа, а не меня...

Москва... как много в этом звуке для сердца русского слилось! Как много в нем отозвалось! Вот, окружен своей дубравой, Петровский замок. Мрачно он недавнею гордится славой. Напрасно ждал Наполеон, последним счастьем упоенный, Москвы коленопреклонённой с ключами старого Кремля: нет, не пошла Москва моя к нему с повинной головою...

Моя Москва - моя Россия. Пушкин понимал, что значит это короткое слово. Он понимал всю глубину его неземного значения. И он был счастлив каким-то недосягаемым счастьем. Он мог с удовлетворением сказать, что в годину бедствий и всенародного горя его поколение, поколение его старших братьев, ощущая Россию как свою, умело отстоять ее целость и сберечь ее честь, её унаследованную от предков славу. Москва не преклонила колени и не унизилась до признания победителем чужеземца. Так было. Но так ли это теперь? Не забудем, что Ленин, Натансон и К° приехали в Россию через Берлин, т.е. что немецкие власти оказали им содействие при возвращении на родину. Даром ничего не делается, и за услугу Ленин, Натансон и К°, конечно, заплатили услугой. Сперва «Солдатская правда», потом обнажение фронта, потом Брест-Литовск и, наконец, невероятный... Карахановский мир... «Что они сделали с моей Россией!..» Ведь надо было быть фанатиком или подкупленным человеком, чтобы серьезно утверждать, что «международный пролетариат нас поддержит». И, конечно, только безумец или преступник мог на этой «поддержке» строить свои политические расчеты. А когда Ленин, Натансон и К° сделали свое дело и разрушили без остатка былую российскую мощь, немцы подняли закованный в броню кулак. Ленин тотчас же смирился, ибо он чужд «революционным фразам». Зато остальные, разные Мстиславские и Кацы, завопили об обороне отечества, не просто отечества моей России, а какого-то нового, социалистического, выдуманного или вычитанного из книг.

Но кто же поверит, что люди, разрушавшие армию и заявлявшие громко, что «родина - предрассудок», хотят защищать Россию?

Защитить ее они, конечно, не в силах, но я не верю даже в искренность их желания. И съезд Советов своей резолюцией признал, что Ленин бесспорно прав и что нам, русским людям, надлежит примириться с потерей Финляндии, Эстляндии, Лифляндии, Курляндии, Белоруссии, Литвы, Украины и части Кавказа, и что нам, русским людям, надлежит примириться, что Россия, как государство, больше не существует, а существуют отдельные города и деревни, экономически зависимые от чужеземца и низведенные политически до значения Польши после её раздела. Не сбылась ли мечта Вильгельма II? Не заслужили ли господа народные комиссары немецкий железный крест?

Большевики служили и служат немцам. Не одни только большевики. Разве «селянский министр» Чернов не служил Вильгельму II, когда в течение 2 ½ лет издавал свою пораженческую газету «Мысль», где доказывал, что Россия должна быть разбитой? Теперь Чернов - оборонец. Он мечет молнии против большевиков. Но нам-то, эмигрантам, жившим с ним бок о бок в Париже, известен его настоящий лик. А Мартов, протестующий против «похабного мира»? Не его ли газета «Голос» конкурировала с черновской «Мыслью»? А другие циммервальдисты, большие и малые социалисты-революционеры и социал-демократы? Что они сделали с моей Россией?.. И какую веру нужно сохранить в своем сердце, чтобы, пройдя через предательство, измену, малодушие, легкомыслие, празднословие, оплёвывание родины, непонимание свободы, через Либера, Дана, Керенского, Чернова и Гоца, все-таки сказать: «Да, верую в демократию, да, верую в грядущий социализм!»

Вот левые. Каковы же правые? Для кого же тайна теперь, что Россия покрыта сетью немецких сообществ и что наши «реставраторы» - покорные слуги Николая II - идут рука об руку с неприятелем. Для кого же тайна теперь, что есть множество русских, которые спят и видят во сне, что немцы уже вошли в Петроград и что на Невском проспекте уже стоит блюститель порядка - немецкий шутцман. Хоть с чертом вместе, лишь бы против большевиков... Что они делают с моей Россией?... Да, конечно, большевики - национальное бедствие, да, Мартов - национальное бедствие, да, конечно, Чернов - национальное бедствие. И конечно, и большевики, и Чернов, и Мартов не должны избегнуть того закона, согласно которому «по делам вашим воздастся вам».

Но Россия должна быть спасена не с помощью чужеземцев, не силой немецких штыков, а нами, и только нами самими. Только мы, русские, - хозяева земли Русской. И пусть не говорят, что мы слабы, что без Вильгельма II нам не устроить своего государства. Не для того три года подряд проливалась русская кровь, чтобы в решительную минуту забыть об этих потоках крови и, следуя большевистской программе, «протянуть противнику руку». И если всякое соглашательство с большевиками и есть измена отечеству, то измена отечеству есть и всякое соглашение с немцами. Об этом надлежит помнить. Надлежит помнить, что русский народ погибнуть не может и что рано или поздно русские люди уразумеют, наконец, что значит моя Россия, и что измена никогда и никому не простится. И ошибочно думать, что ныне можно вернуться к Николаю II. Тем, которые мечтают о реставрации, следует не забыть, что Николай II означает новые «великие потрясения». Когда же кончатся российские «потрясения»? Когда же моя Россия будет свободной и сильной?

В вагоне красноармейцы, и стук безрессорных колес, чад, и семечки, и косноязычие. Позади - опозоренная Москва, опозоренная Россия, впереди... Но я не хочу, я не смею думать о том, что ожидает нас впереди. Я знаю одно, то, что я, усвоив в юные годы: «В борьбе обретёшь ты право свое». Надо бороться. Бороться с немцами и бороться с большевиками.

Б. Савинков

____________________________

Бледные речи бледного всадника

В самой злобной и наглой из московских контрреволюционных газет, а именно «Русские Ведомости» вновь вынырнул бывший беллетрист-террорист или террорист-беллетрист, пресловутый Б.Савинков. До последнего времени этот авантюрист организовывал на Дону черносотенные банды вместе с Калединым, Корниловым и Алексеевым. После разгрома донской контрреволюции он успел оттуда унести ноги и теперь вылез на свет Божий в «профессорской» газете под руку с не менее известным мошенником пера, г.Истинноруссовым? И то сказать! Где и выезжать на бледном коне этому активному контрреволюционеру, как не в обнаглевших «Истинно-русских Ведомостях»?

Пока он, впрочем, не гарцует на «бледном коне», а скромно улепётывает из Москвы (?) в теплушке, опасаясь, как бы на него не обратили внимания «товарищи»-красногвардейцы, резкие речи которых он слышит тут же возле себя. Из его путевых заметок, появившихся в № 44 «Русск.Вед.» можно заключить, что сей мужчина мнит себя по меньшей мере провиденциальным кандидатом на пост того диктатора, пришествие которого возвещает его партийный товарищ г.Баранов в «понедельник, Власть Народа».

«Моя Россия», - заявляет он самоуверенно, из дипломатических соображений приписывая эти слова какой-то девице и для отвода глаз прибавляя: «и ваша, и каждого из нас, русских».

Из дальних странствий возвратясь, сей «патриот своего отечества и мерзавец своей жизни», обозрев события, ходом оных остался весьма недоволен! «Что они сделали с моей Россией!» Кто «они»? Ну, да ясно: конечно, большевики и другие «интернационалисты». То ли дело Корнилов и Каледин!

Поверив редакции «Рус.Вед.», что революция кончена, г.Савинков начинает говорить тоном Алексиевского в дни белого террора Керенского и Церетели, будучи при этом глубоко уверен, что ни он, ни приютившая его погромная редакция не получат за это чувствительного щелчка по носу.

«Не забудем, что Ленин, Натансон и К° приехали в Россию через Берлин, т. е. что немецкие власти оказали им содействие при возвращении на родину. Даром ничего не делается, и за услугу Ленин, Натансон и К°, конечно, заплатили услугой. Сперва «Солдатская правда», потом обнажение фронта, потом Брест-Литовск и, наконец, невероятный... Карахановский мир... «Что они сделали с моей Россией!..»

Савинков строг, но справедлив. Признав большевиков слугами Германии, он не щадит и социал-предателей. Этой распределительной справедливости он, видимо, научился у Корнилова, взгляды которого за своей подписью излагает на столбцах весталки с провалившимся носом:

«Большевики служили и служат немцам. Не одни только большевики. Разве «селянский министр» Чернов не служил Вильгельму II, когда в течение 2 ½ лет издавал свою пораженческую газету «Мысль», где доказывал, что Россия должна быть разбитой? Теперь Чернов - оборонец. Он мечет молнии против большевиков. Но нам-то, эмигрантам, жившим с ним бок о бок в Париже, известен его настоящий лик. А Мартов, протестующий против «похабного мира»? Не его ли газета «Голос» конкурировала с черновской «Мыслью»? А другие циммервальдисты, большие и малые социалисты-революционеры и социал-демократы? Что они сделали с моей Россией?.. И какую веру нужно сохранить в своем сердце, чтобы, пройдя через предательство, измену, малодушие, легкомыслие, празднословие, оплевывание родины, непонимание свободы, через Либера, Дана, Керенского, Чернова и Гоца, все-таки сказать: «Да, верую в демократию, да, верую в грядущий социализм!»

Это Савинков-то верит в демократию и социализм! Ну, а редакция «Истинно-Русских Ведомостей», и Корнилов с Алексеевым тоже верят? А те юнкера и офицеры из организованных Савинковым донских отрядов, которые пели «Боже, Царя храни!» и убивали рабочих, тоже верят в демократию и социализм?

«Вот левые. Каковы же правые? Для кого же тайна теперь, что Россия покрыта сетью немецких сообществ и что наши „реставраторы“ - покорные слуги Николая II - идут рука об руку с неприятелем. Для кого же тайна теперь, что есть множество русских, которые спят и видят во сне, что немцы уже вошли в Петроград и что на Невском проспекте уже стоит блюститель порядка - немецкий шутцман. Хоть с чертом вместе, лишь бы против большевиков... Что они делают с моей Россией?.. Да, конечно, большевики - национальное бедствие, да, Мартов - национальное бедствие, да, конечно, Чернов - национальное бедствие. И конечно, и большевики, и Чернов, и Мартов не должны избегнуть того закона, согласно которому „по делам вашим воздастся вам“. Но Россия должна быть спасена не с помощью чужеземцев, не силой немецких штыков, а нами, и только нами самими. Только мы, русские, - хозяева земли Русской.»

Но бороться с правыми ни этот организатор черносотенных банд, ни приютившая его контрреволюционная газета, конечно, не думают. Ибо дальше вывод нашего авантюриста гласит: «надо бороться с немцами и бороться с большевиками». О правых он забыл. Забывчивость понятная. Господа Савонаролы в известных отношениях не злопамятны.

Кто же будет бороться? Здесь нашим бледным рыцарем овладевают сомнения:

«Мятежный дух отлетел от нас. Нашей ненависти хватает лишь на ше**ание по уголкам, нашей любви хватает лишь на словесное „сочувствие“ Дону, и наше бесстрастие выражается единственно в том, что мы давно махнули на все рукой: моя хата с краю, слава богу, что расстреляли не меня, а соседа...»

На массовые выступления черной сотни и «академических» контрреволюционеров наш мастер красного цеха сейчас не надеется. На что он рассчитывает? Слушайте намеки этого бандита:

«Я знаю одно, то, что я, усвоив в юные годы: «В борьбе обретешь ты право своё».

Попробуйте только, г.авантюрист, опозоривший этот, некогда популярный лозунг! Попробуйте применить излюбленное вами средство убийства из-за угла, которое вы угрожаете теперь направить против выразителей воли и защитников интересов подавляющего большинства русского трудового народа, - и вы увидите, к чему это приведет вас и ваших вдохновителей из «профессорских», генеральских и иных кругов! Всякое долготерпение имеет пределы. Не играйте же с огнем, господа!

Автор столь важной публикации не указан. Можно предположить, что в столь важном деле (да и по стилю автора похоже) им был сам главный редактор тогдашний «Известий», Юрий Стеклов (настоящее имя Овший Нахамкис), впоследствии - один из авторов первой советской «ленинской» Конституции 1924 года. «Кончил» Стеклов также плохо, как и Савинков: в 1938 году в числе «старых большевиков» был репрессирован и погиб в сталинском ГУЛАГе.

(1879-1925) русский политический деятель, литератор

Загадочная смерть Бориса Викторовича Савинкова 7 мая 1925 года вновь привлекла внимание к этому незаурядному политическому и общественному деятелю. Его личность и в последующие годы не была обделена вниманием со стороны историков, писателей и кинематографистов (по роману В. Ардаматского «Возмездие» был снят многосерийный фильм «Операция «Трест»»). О Савинкове будут говорить, что его биография не похожа на жизнь реального человека - это скорее искусно снятая кинолента о боевике.

В историю же Борис Савинков вошел как один из видных деятелей партии эсеров (социалистов-революционеров, сторонников парламентской республики) и знаменитый в свое время террорист. Интересно сравнить оценки современников. Вот каким запомнил Савинкова соратник по партии Виктор Чернов: «Весь приподнятый, он всегда ориентировался на самопожертвование, гибель, красивую смерть... Основная проблема для него была - суметь красиво умереть».

Интересовавшийся деятельностью Савинкова, Сомерсет Моэм , знаменитый писатель и тайный агент британской разведки, в разговоре с ним заметил однажды, что, вероятно, террористический акт требует особого мужества. Борис Савинков ответил: «Это такое же дело, как всякое другое. К нему тоже привыкаешь».

Борис Викторович Савинков происходил из дворянской семьи. Закончив гимназию, он поступил в Петербургский университет. Однако вскоре его арестовали и за агитацию в рабочих кружках в 1902 году сослали в Вологду. Его старший брат был также арестован за революционную деятельность и сослан в Сибирь, где покончил жизнь самоубийством. Не сумев вынести всех этих переживаний, их отец заболел, у него развилась мания преследования, и он вскоре умер.

С самого начала своей революционной деятельности Савинков был сторонником социал-демократов. Но вскоре разочаровался в их идеях и после встречи с Е. Брешко-Брешковской, «бабушкой русской революции», перешел к эсерам, причем сблизился с наиболее экстремистской частью их партии.

Теперь Борис Савинков становится профессиональным революционером. Он бежит из ссылки за границу и вступает в Боевую организацию эсеров. Его основной деятельностью становится организация политического террора, подготовка покушений.

Вместе с Азефом, своеобразным двуликим Янусом, бывшим и руководителем Боевой организации, и осведомителем царской охранки, Савинков подготовил самые значительные теракты эсеров - убийство министра внутренних дел В. К. Плеве, а затем убийство великого князя Сергея Александровича.

Когда в 1906 году Бориса Савинкова поймали, по всем законам ему грозила смертная казнь. Однако дальше произошла история, которая не уступает «Графу Монте-Кристо» Дюма : Савинков совершает дерзкий побег, и его благополучно переправляют в Румынию.

После разоблачения Азефа в 1908 году он решает отделиться от эсеров и начать собственную боевую кампанию в составе новой группы из 12 человек. Позже о своих впечатлениях он рассказал в повести «Конь бледный» (1909). Некоторые считают, что в этой повести, написанной к тому же в форме дневника, отражены реальные события из жизни знаменитого террориста, несмотря на то, что Савинков публикует книгу под псевдонимом В. Ропшин. Однако существует и другое мнение: что Борис Савинков в своей повести излагает не столько правдивую историю о событиях, сколько, как считают некоторые критики, «пародию на террор». Дело заключалось в том, что он во всех своих книгах, где речь так или иначе касается террора, - «Конь вороной», «То, чего не было» - передает только свою точку зрения на эту проблему.

Борис Викторович Савинков использует в своих произведениях довольно необычный художественный прием: большую часть повествования у него занимает диалог. Причем некоторые его сподвижники даже предъявляли ему претензии, когда обнаруживали, что никто из них не стал точным прообразом героев его произведений, хотя в диалогах звучали их общие идеи и мысли. И тем не менее герои произведений Савинкова - это не реальные люди, а обобщенные образы, иногда объединяющие сразу нескольких личностей.

В годы Первой мировой войны Борис Савинков добровольцем вступает во французскую армию, где работает военным корреспондентом и даже принимает участие в некоторых сражениях. Хотя он считает, что косвенным образом помогает России, выступая против Германии, позиция его, отраженная в книге «Во Франции во время войны», вновь воспринимается неоднозначно.

События 1917 года не могли оставить Бориса Савинкова равнодушным. И он устремляется в Россию, чтобы, с одной стороны, осуществить свою давнюю идею - создание парламентской республики, а с другой - добиться завершения войны в пользу России.

Вполне осознанным было и вступление Бориса Савинкова в ряды армии Керенского , а затем Корнилова и Деникина . Вначале он становится комиссаром армии, потом эмиссаром, выбивающим деньги на борьбу против большевиков. Отношение к последним, развязавшим «красный террор», у него было однозначным. Он был готов признать любую диктатуру, кроме большевистской. В это время Савинков также увлекается новой идеей, преследуя цель воссоздать нечто вроде крестьянской республики. При этом он не отказывается и от своих принципов террора.

Огромное самомнение, очевидно, и послужило причиной гибели Бориса Савинкова. Его заманили в политическую ловушку, создав иллюзию мощно действующей в СССР подпольной террористической организации. «Генерал от террора» отправился туда со своеобразной инспекцией, но после того, как перешел границу, его арестовали в Минске. Несколько месяцев Савинкова содержали во внутренней тюрьме ОГПУ на Лубянке. Затем над ним состоялся шумный судебный процесс, в результате которого его приговорили к пожизненному заключению. Находясь в тюрьме, Савинков обратился к властям с прошением о помиловании, обещая прекратить всякую борьбу с Советской властью. В пропагандистских целях было объявлено, что его просьба удовлетворена. Но выпускать из тюрьмы его никто не собирался. Вот почему вскоре после суда он умер при не выясненных до конца обстоятельствах.

Так закончил свою жизнь Борис Викторович Савинков, политический деятель и литератор. О нем высоко отзывалась известная писательница З. Гиппиус, которая знала его по эмиграции. Эта оценка заслуживает внимания еще и потому, что Гиппиус весьма критически относилась ко всем своим собратьям по перу, но поэзию и прозу Савинкова оценила достаточно высоко.

Несмотря на свой небольшой рост, Борис Викторович Савинков пользовался необыкновенным успехом у женщин. Возможно, их привлекало и исходившее от него постоянное чувство опасности. Первой женой Савинкова была дочь писателя Глеба Успенского. Их сын Виктор, погибший позднее в сталинских лагерях, носил ее фамилию. Со второй женой Савинков прожил недолго. От этого брака также остался сын, по имени Лев. Интересно то, что Савинков привлек к своей террористической деятельности практически всех родственников. Они безотказно помогали ему, а некоторые за это поплатились жизнью. Возможно, в том повинна фанатичность самого Бориса Савинкова, для которого террор стал образом жизни.

САВИНКОВ, БОРИС ВИКТОРОВИЧ (1879–1925) – русский общественный деятель, социал-демократ, затем – эсер, руководитель Боевой организации партии эсеров, товарищ (заместитель) военного министра при Временном правительстве в 1917, публицист, писатель. Известен под псевдонимами: «Б.Н.», Вениамин, Павел Иванович, Крамер, Ксешинский, В.Ропшин (литературный псевдоним), Галлей Джемс, Роде Леон, Ток Рене, Томашевич Адольф, Чернецкий Константин, Субботин Д.Е.

Родился в 1879 в Харькове. Отец – судья в Варшаве, за либеральные взгляды уволенный в отставку; старший брат – социал-демократ – был сослан, погиб в якутской ссылке. Учился в гимназии в Варшаве, затем в Петербургском университете, из которого исключен за участие в студенческих беспорядках. Заканчивал образование в Германии.

В 1898 входил в социал-демократические группы «Социалист» и «Рабочее знамя». В 1899 арестован, вскоре освобожден. В 1901 работал в группе пропагандистов в «Петербургском союзе борьбы за освобождение рабочего класса».

В 1902 арестован, выслан до приговора суда в Вологду. В ссылке написал статью Петербургское движение и практические задачи социал-демократии , получившую широкий отклик среди товарищей по партии. Через жену, дочь писателя-демократа Г.И.Успенского, был связан с идеологами народничества. В ссылке познакомился с бывшей народницей, одним из руководителей партии эсеров Е.К.Брешко-Брешковской. В 1903, не дождавшись приговора суда, бежал за границу в Женеву, где вступил в партию эсеров и в ее Боевую организацию (БО). Стал в ней заместителем руководителя, Е.Ф.Азефа.

С 1904 неоднократно выбирался в ЦК партии эсеров. Жил в Женеве, часто нелегально приезжал в Россию. Вел активную работу в партии и в БО. Принимал участие в организации ряда террористических актов, в чем проявились смелость, склонность к авантюре. Лично разрабатывал громкие террористические акты, среди которых: убийство министра внутренних дел В.К.Плеве (1904), вел.кн. Сергея Александровича (1905) и др. Был осведомлен о готовящихся покушениях на генерал-губернатора Москвы В.Ф.Дубасова, министра внутренних дел П.Н. Дурново, адмирала Г.Н.Чухнина, председателя Совета министров П.А.Столыпина, императора Николая II. Выданный Азефом, в мае 1906 был арестован при подготовке покушения на Г.Н.Чухнина и приговорен к повешению, но бежал в Румынию, сумев оттуда перебраться во Францию. С конца 1908 (после разоблачения Азефа) пытался возродить БО и занимался этим вплоть до ее роспуска в 1911.

В 1909 написал Воспоминания террориста – часть истории эсеровской партии, связанная, в основном, с ее Боевой организацией, а также повесть Конь бледный . Герои повести схожи с главными действующими лицами других его произведений (То, чего не было , Конь вороной ) – это уставшие от борьбы, проникнутые мистицизмом, кающиеся террористы.

С начала Первой мировой войны Савинков – военный корреспондент газеты «День» во Франции, участвовавший как доброволец французской армии в боевых действиях.

9 апреля 1917, после отречения российского императора и установления двоевластия, вернулся на родину. С 28 июня – комиссар Юго-Западного фронта, входивший в Ставку верховного главнокомандующего генерала А.В.Алексеева. Убежденный правый эсер, он энергично выступал за войну до победного конца, боролся с «разлагающей армию» агитацией большевиков, уговаривая солдат не складывать оружие. Лидер партии эсеров В.М.Чернов с иронией назвал Савинкова «главноуговаривающим» Юго-Западного фронта. В 1-ом и 2-ом составах коалиционного правительства был товарищем министра, управляющим военным и морским министерством при министре А.Ф.Керенском. Пытался ввести в армии строгую дисциплину.

В августе 1917 вошел в Совет «Союза казачьих войск», поддерживал генерала Л.Г.Корнилова в его решении ввести смертную казнь на фронте. По словам генерала А.И.Деникина, Савинков видел Корнилове «орудие для достижения сильной революционной власти», в которой ему должна принадлежать первая роль. Пытался способствовать объединению сил Корнилова и Керенского «в целях прекращения разрухи и разложения армии», но был при этом против введения военной диктатуры. 27 августа 1917 при наступлении Корнилова на Петроград был назначен военным губернатором Петрограда и и.о. командующего войсками Петроградского военного округа. Предложил Корнилову подчиниться Временному правительству. Боролся и принимал меры, чтобы Петроград «не оказался в руках большевиков». 30 августа подал в отставку, не согласный с изменениями в политике Временного правительства. На совещании представителей казачьих частей заявил, что «совершенно согласен с Корниловым в его целях, но разошелся с ним в средствах и планах».

По «корниловскому делу» был вызван для разбирательства в ЦК партии эсеров. Посчитав, однако, что эта партия уже не имеет «ни морального, ни политического авторитета», на заседание ЦК не явился, за что был вскоре исключен из членов партии. На так называемом «демократическом совещании» 22 сентября был избран в Предпарламент (Временный совет российской республики) как депутат от Кубанской области.

Октябрьскую революцию расценил как «захват власти горстью людей». 25 октября пытался освободить с помощью казаков Зимний дворец от отрядов Красной гвардии. После неудачи бежал в Гатчину к генералу П.Н.Краснову. Участвовал в наступлении Керенского – Краснова на Петроград (бои под Пулковым), после провала его оказался на Дону. В декабре 1917 вошел в состав Донского гражданского совета под начало генерала М.В.Алексеева. Занимался формированием белой Добровольческой армии, а также «террористических дружин» для покушения на представителей большевистской власти.

В феврале-марте 1918 создал «Союз защиты родины и свободы» на базе организации гвардейских офицеров (ок.800 чел.), которые приняли участие в выступлениях против советской власти в Ярославле, Рыбинске и Муроме летом 1918. После их подавления, скрылся в занятую восставшими военнопленными чехами Казань, оттуда перебрался в Уфу и по поручению возникшего там коалиционного правительства (Уфимской Директории) уехал с военной миссией во Францию.

Узнав о перевороте адмирала А.В.Колчака, возглавил за границей колчаковское бюро «Унион». В антисоветских эмигрантских кругах пользовался доверием и поддержкой.

В 1919 вошел в состав российской делегации «Русского политического совещания» в Париже. До гибели Колчака вел переговоры с правительствами стран Антанты о помощи русскому белому движению в борьбе против Советской власти. Издавал за границей газету «За свободу».

В 1920 в Польше участвовал в подготовке на ее территории добровольческих отрядов под командованием генерала С.Н.Булак-Балаховича, совершавших набеги на российскую территорию. Принял личное участие в одном из наступлений в составе конного полка (поход на Мозырь). В августе 1920, заявив о признании власти генерала Врангеля и готовности ему подчиниться, начал формирование на территории Польши так называемой Третьей русской армии и «Русского политического комитета» в Варшаве. После неудачи, постигшей его армию в России, реорганизовал его в январе 1921 в «Русский эвакуационный комитет».

В 1921–1923 руководил диверсионной деятельностью против Советского государства через «Народный союз защиты родины и свободы». При содействии польского и французского генеральных штабов вел подготовку отрядов, осуществлявших вылазки в западные губернии России, но в конце концов разочаровался в перспективах «белого» и «зеленого» антисоветских движений (что отразила повесть Конь вороной . Париж. 1923).

Существует версия, что для поимки находившихся за рубежом врагов Советской власти в ОГПУ под началом Ф.Э. Дзержинского была создана «подпольная» фальшивая организация «Трест», распространявшая провокационные сведения об инфильтрации ею своих людей в государственные структуры Советов. Якобы, для проверки этих сведений Савинков направил в Россию в середине 1923 своего агента. Получив информацию о том, что «Трест» хочет видеть его своим руководителем, направился Россию, где и был арестован. По другой версии, искал сам возможность вернуться на родину и заключить «сделку с большевиками».

10 августа 1924 выехал из Парижа через Берлин в Варшаву, через «окно» перешел границу, а 16 августа был уже арестован в Минске и предан суду. 29 августа 1924 Военной коллегией Верховного суда приговорен к расстрелу. На суде раскаялся, признал крах попыток свержения Советской власти. Расстрел был заменен лишением свободы на 10 лет. Находясь в тюрьме, обратился с письмом к руководителям белой эмиграции с призывом прекратить борьбу против большевиков и Советского государства.

По официальной версии, 7 мая 1925, находясь в тюрьме, покончил жизнь самоубийством. По другим сведениям – сброшен в пролет тюремной лестницы после подачи прошения об освобождении. Ходили слухи, что Ф.Э.Дзержинский счел «старого заговорщика» слишком опасным. В зарубежной историографии имеется и третья версия: Савинков был убит еще при попытке перейти границу, а все остальное было фарсом, разыгранным ОГПУ. Несмотря на значительную литературу, освещающую биографию Савинкова, очевидна неясность ряда сторон его биографии, включая террористическую деятельность, а также мировоззренческих и идеологических сторон «белого движения», с которым он был связан.

Сочинения: Записки террориста / Под ред. И.М.Пушкаревой. М. 2002; Воспоминания . (Воспоминания террориста. Почему я признал Советскую власть ?) М., 1990.

Ирина Пушкарева